«PETTREE» - женский журнал

Соседка, заглянула к нам однажды в гости.  Вот, Любаша, приятыми от меня в подарок, — она протянула сказочной красоты рушник. — Это на память, чтобы не забывала старуху. Переезжаю к дочке в город…

— Как жалко! — искренне опечалилась я. — Мы с вами дружно жили, мирно. А теперь еще неизвестно, кто в вашем доме поселится…

— Почему неизвестно? Очень даже известно. Я же их видела, когда мою хату приезжали смотреть… И потом, когда у нотариуса бумаги подписывали. Молодая, народе вас с Виктором, пара. Симпатичные оба, вежливые такие. Вот увидишь, не пройдет и недели, как задружитесь.

— Интересно, с чего они решили из города в нашу глушь переехать?

— Да не из города. Покупательница обмолвилась, что она в где-то под Черниговом живет. Хотела спросить, почему решили в наши края перебраться, да постеснялась, — Петровна помолчала, потом поднялась из-за стола. — Ну, спасибо на добром слове, пошла я, собираться нужно… Не поминай лихом.

— Подождите, — я быстро достала из шкафа большой шелковый платок с «огурцами», привезенный из Турции. — А это вам от меня, тоже на память…

Третьего мая к соседскому дому подъехал грузовик. Водитель с местными мужиками погрузили в кузов скарб Петровны, сама она села в кабину и помахала мне рукой. А девятого у нас появились новые соседи. Я испекла яблочный пирог и пошла знакомиться. Звала с собой мужа, но тот оказался:

— Ты пока сама сходи, на разведку. Если мужик нормальный, пригласи его от моего имени на рыбалку. Обычно я ходила к Петровне короткой дорогой — за сараем три штакетины держатся на одном гвозде, и если их отогнуть, в дыру запросто может пролезть взрослый человек. Но к новым соседям решила прийти «по-людски», через калитку.

Подходя к дому, обратила внимание, что все окна плотно занавешены тяжелыми шторами, хотя раньше на них висели только прозрачные тюлевые занавески. Толкнула дверь, но та оказалась запертой. Петровна запиралась только на ночь, но, видно, у теперешних хозяев другие привычки. Постучала.

Открыла мне молодая женщина, на вид чуть младше меня. Стройная, довольно привлекательная. Но миловидность ее лица портил настороженный, почти враждебный взгляд. — Здравствуйте, меня зовут Люба, я ваша соседка… — с улыбкой протянула женщине блюдо с пирогом. Несколько мгновений она сверлила меня взглядом, словно раздумывая, не захлопнуть ли дверь перед моим носом, но в итоге все-таки представилась: «Ольга» и посторонилась, пропуская меня в сени.

Приглашение выпить чаю я, естественно, приняла, но спустя минут десять отчетливо поняла, что хозяйка тяготится моим присутствием, и поспешила распрощаться. Уже на пороге вспомнила, что так и не выполнила Витину просьбу:

— Мой муж завтра порыбачить на озере собирается, вы передайте своему, что, если есть охота, он может…

Ольга побледнела и отрезала:

— У меня нет мужа.

— А мне Антонина Петровна говорила, что вы…

— У меня нет мужа! — повторила девушка с непонятной злостью. Но все же снизошла до объяснения: — Это со мной брат приезжал. А здесь я буду жить одна. Вернувшись домой, я в лицах пересказала Виктору подробности своего разведывательного визита.

— Странная какая-то, — заключил он, дослушав мой рассказ.

— Да нет, — покачала я головой. — Нормальная. Только нелюдимая. Может, просто характер такой трудно с новыми людьми сходится.

— Может, — кивнул муж и ушел в сарай готовить снасти для завтрашней рыбалки.

Спустя несколько дней я увидела, как бригада строителей из соседнего поселка выгружает из «газели» стройматериалы. Решила, что Ольга наняла мастеров, чтобы сделали ремонт. Но ошиблась. В доме соседка оставила все так, как было при Петровне, зато обнесла свое подворье двухметровым каменным забором.

— Видно, есть что от людских глаз прятать, — сказал супруг, наблюдая из окна за строительством.

— А может, не прячет, а сама прячется, — задумчиво протянула я.

— Ведь бывает: человека так любопытством и сплетнями достанут, что не только забором отгородишься — в подземный бункер полезешь!

Моя мама, царство ей небесное, всегда говорила, что с соседями нужно жить дружно. Вот я и старалась изо всех сил «навести мосты». Под любым предлогом (спичек одолжить или поделиться рассадой) забегала к Ольге. Она спичек давала, за рассаду благодарила, угощала чаем или квасом. Терпеливо отвечала на мои вопросы, только всегда скупо и неохотно. То есть не отталкивала, но и на сближение не шла. Но, как говорится, вода камень точит. Спустя какое-то время мы с новой соседкой не то чтобы подружились, но стали приятельствовать. Как-то в начале июля я увидела, что Ольга идет по улице с хозяйственной сумкой, с которой обычно ходила за продуктами. Мне тоже нужно было купить хлеба и килограммов десять сахара на варенье. Поэтому, схватив кошелек и «кравчучку», побежала следом магазин расположен далеко, а вдвоем путь коротать веселее. Я уже почти догнала соседку, когда дорогу ей преградил Федор — наш местный шалопай и бабник: — Куда спешишь, красавица? Может, в гости заглянешь? Наливочки выпьем, отдохнем кулыурненько… Ольга хотела обойти Федьку, но тот схватил ее за руку:

— Ну чего кочевряжишься? Ты же одна живешь, а я твое одиночество скрашу. Довольна останешься — от меня ни одна баба обиженной не уходила.

— Вот и хорошо, — сказала Ольга уже нормальным голосом и пошла дальше — спина прямая, волосы на ветру полощутся. Я не стала ее догонять. И в магазин не пошла — вернулась домой. А вечером, когда Витя вернулся с работы, рассказала ему, как наша соседка отшила Федьку. Всего ее малопонятного монолога я, конечно, не смогла воспроизвести дословно, но кое-что все-таки запомнила.

— Это Ольга на блатном языке говорила, — сказал Витя. — Точно срок мотала. Держись от нее подальше. Мы же не знаем, за что она сидела… А вдруг за убийство? Я послушалась мужа и стала избегать общения с соседкой. Только кивала, когда случайно сталкивались на улице, и все. А первого сентября… Когда увидела ее на пороге своего дома, то так растерялась, что даже дар речи потеряла.

Чаем угостишь? — глухо спросила Ольга.

— Да-да, конечно, заходи. Я как раз печенья напекла,  песочного с орехами — его дочка очень любит.

— Я видела, как она сегодня в школу шла. Такая нарядная, веселая…

— Так праздник же. Надюшка меня три раза заставила банты перевязывать, все ей недостаточно пышные.

— Это в каком она классе?

— В третьем.

— А моя дочка в этом году в первый должна была пойти… — Оля вдруг закрыла лицо руками и то ли заплакала, то ли застонала, то ли завыла.

— Ты что? Не надо!

— Ты извини, что я к тебе пришла. Просто не могу в такой день одна быть. А кроме тебя… — она помолчала и вдруг спросила. — Хочешь, о своей жизни расскажу? Меня мама сама растила. В нашем поселке есть  несколько пятиэтажек, в одной из них мы и жили с мамой, а потом и с мужем в двухкомнатной квартире на последнем этаже.

Оли на исповедь была долгой и страшной. Ей было семнадцать, когда мама умерла, а в девятнадцать она выскочила замуж за двадцатипятилетнего автомеханика Игоря. Вначале все у них  было неплохо, муж выпивал, конечно, но не больше остальных.

Главное, меру всегда знал. Но потом как-то раз явился в стельку пьяный, другой, третий.  Ей бы подать на развод, когда впервые на нее руку поднял, но стерпела, простила, потому что любила. А когда поняла, что любовь прошла, разводиться уже, было поздно. Сама отца не знала, так пусть хоть дочка в полной семье растет. Однажды Игорь пришел под утро в совершенно невменяемом состоянии. И потребовал деньги на «добавить». В поисках заначки стал крушить мебель. Проснулась и закричала дочка. Ольгино терпение лопнуло: завопила, чтобы муж убирался из ее квартиры навсегда. Тот в пьяном угаре схватил орущую малышку и… выбросил в окно. Оля выбежала на балкон. Сверху девочка была похожа на сломанную куклу. Моя соседка сразу поняла, что она мертва, — живые не могут лежать в таких неестественных позах. Что было потом, совсем не помнит. Когда очнулась, Игорь лежал на полу в луже крови, а сама она сжимала в руке окровавленный нож.

Олю судили по 116 статье и приговорили к четырем годам в колонии общего режима. Освободившись из заключения, она продала квартиру и переехала в другую область, подальше от места, где все напоминало о трагедии.

Теперь я знала, что Ольга прячет за высоким забором и плотно задвинутыми шторами, — свои непоправимые ошибки и свою невыносимую боль..