«PETTREE» - женский журнал

Римма Маркова профессию выбрала благодаря отцу. — Играть на сцене я начала с шести лет, а брат — с четырех, — рассказывала звезда. — Папа был актером в провинциальных театрах и часто брал нас для сцен, где нужны  были ребятишки. Помню, мы с Ленькой играна ли в спектакле «Дети улиц». Причем я — рослая, рыжая, конопатая — исполняла роль мальчика,  а Леня — маленький, светловолосый — моей сестры. Когда на сцене по сюжету Леня погибал, я так отчаянно кричала: «Валька, только не умирай!», что женщины в зале рыдали. И вот режиссер после спектакля подхватил нас как-то на руки и сказал зрителям: «Запомните их! Перед вами — будущие народные артисты Советского Союза!» Этот момент врезался в память, и Римма была уверена, что рано или поздно станет знаменитой актрисой. Собиралась поступать в театральный институт, как тут грянула Великая Отечественная война.

«Таскала лес. Кишки чуть не вылезли»

— Мы тогда жили в Вологде. Снова начался голод, — вспоминала Римма Маркова. — Делили кусочек хлеба на три части — завтрак, обед и ужин. Мужчины воевали, мы работали. Трудились для фронта. Я с мамой таскала из реки крюками лес, затонувший при сплаве. Часами приходилось стоять в холодной воде и тянуть тяжеленные бревна. Кишки при этом чуть не вылезли. Боли жуткие мучили.

Но от своей мечты Маркова не отказалась. Сначала они с братом стали бегать в студию при Вологодском театре. А после войны отправились покорять Москву.

До сих пор удивляюсь, как мама с папой нас обоих отпустили, — вспоминала Римма Васильевна. — Мы же дети совсем были. Мне — 19 лет, Леньке — 17. Отец отдал брату свой единственный костюм, который на Лене висел, как на вешалке. Мне мама платье сшила, туфли лакированные разношенные     отдала. И чемодан с грушами! Наши наивные родители думали, что в Москве это — большой дефицит: мол, продадите — на эти деньги и жить будете.

Когда Римма с Леней приехали в столицу и вещи сдали в камеру хранения, то пошли первым делом продавать груши.

Как же у нас их воровали! продолжала Маркова. Подходили, внаглую брали, а мы с Ленькой стеснялись наглецов одернуть. Продали где-то два килограмма, остальное съели. Я потом эти груши всю жизнь ненавидела! А ночевать нам пришлось на вокзале.

«Кое-как верблюда показала»

С экзаменами тоже было не гладко. Римма с братом поступали в студию при Театре Ленинского комсомола. Только переступила порог, как мне дурно стало, — рассказывала Маркова. – Стою — шага ступить не могу. Иван Николаевич Берсенев, руководитель театра, увидел это и стал листком обмахиваться, будто душно — я на него и двинулась, как на маяк. Подошла — начала читать поэму «Русские женщины» и… слова забыла! Берсенев ободряет: мол, ничего. «Вы танцевать умеете?» — спрашивает. Я отрицательно качаю головой. «А поете?» Я снова головой мотаю. В общем, думаю, провалилась. Но на третий тур неожиданно вызвали и меня, и Леню. Мне надо было изобразить верблюда, а брату — орангутана. Вижу, стоит мой Леня бледный. Он же такой стеснительный был! И вдруг прыгает на стол, за которым сидели преподаватели, и начинает их хватать, волосы им перебирать. А потом спрыгнул и выбежал из аудитории. Я так рада за него была! Сама кое-как верблюда показала… Брат с сестрой снова переночевали на вокзале,   а   потом пошли   смотреть списки принятых в институт.

Все такие нарядные, красивые. А мы с Ленькой помятые, грязные после вокзала, — вспоминала Римма Маркова. — Я подхожу, читаю с замиранием сердца и… вдруг вижу наши   фамилии! От радости мы с братом    пешком обошли все Садовое кольцо. И всю дорогу, как сейчас помню, твердили: «Мы покорим Москву вопреки т всему!»

И это им удалось!

Полвека  спустя  Леня стал  народным   артистом Советского Союза, — хвасталась Римма Васильевна. — А позже и мне присвоили звание народной артистки России. Так что те слова режиссера в детстве оказались пророческими.